г
кровь пути кажет
Бервер настигал новый день, который, отчего-то казалось, обещал вовсе не безмятежность и благополучие, а очередные потрясения. Густой туман разлился между небольшими деревянными зданьицами, клубился у подножия дворца, словно пытаясь скрыть забвением произошедшее ночью. Он бесстрастно поглотил весь город, не давая солнечным лучам пробиться через непроглядную стену. Тяжелый воздух, принесенный суровой мглой, прорезал густой аромат алаты. Несмотря на беспросветную серость, Празелавит, стоящий у широкого окна своей комнаты, все же мог различить вдалеке невысокую колокольную башню, которая тоже выступала осуждающим свидетелем. Но как бы там ни было, княжич понимал, что содеянное не может мучить его бесконечно, поэтому безуспешно пытался избавиться от мрачных картин минувшей ночи: слишком глубоко это засело в сердце. Но только печаль и разочарование ощущал он, не желая даже задуматься над раскаянием. Празелавит так ничего и не понял…
Внезапно дверь распахнулась, и в опочивальню спешно вошли несколько незнакомых советников и трое братьев, облаченных в траурные одежды. Мертвенно черные плащи с темными меховыми воротами, серебряные фибулы, стальные кольчуги, отражающие едва заметный холодный блеск, каждый удерживал меч, оперевшись ладонью на рукоять. Лярва смотрел на младшего брата надменно, свысока, Отерпат – пристыжено склонив голову, Скурат – с нескрываемой усмешкой. Стоило Празелавиту только заметить неглубокие «засечки», порезы, которые во времена великого горя и несчастья делали потомки знатных кровей на внешней стороне кисти руки, как сразу он заподозрил неладное. Отчего не призвали его для проведения этого тайного ритуала дани памяти умершему? Острой стрелой вонзилась в сознание младшего княжича тревога: так вот кому братья отвели роль палача.
- Прости, Празелавит, - бесстрастно произнес Лярва, - но ты сам выбрал свой путь. Отныне твоя судьба вверяется другим.
Секунды исчезали незаметно, но оговоренный княжич не мог признаться себе в том, что все происходит в действительности: это просто страшный кошмар, который застиг его при приближении утра. Он никак не решался поверить в происходящее, молча взирая на братьев. Как стало возможным за несколько часов собрать Веглас, какими неправдами удалось убедить воевод и княжеских приспешников в вине Празелавита? Особы княжеских кровей в Бервере с некоторого времени обладали особенными непомерными полномочиями, поэтому было достаточно заручиться поддержкой лишь нескольких верховных советников и представить свидетельство братьев. Но все же в партии за престол великого правления Лярва сделал первые продуманные шаги, которые сполна оправдали вынужденные жертвы. Никто иной.
Ошеломленного княжича, идущего по нешироким коридорам деревянного дворца, сопровождала безмолвная свита. Окончательная точка в расправе над ним еще не была поставлена: пока Празелавита не заключили в оковы. Он покидал родной дом еще свободным, не заклейменным совершенным преступлением. Теперь только смерть была готова одарить его своим благоволением: младший княжич совершенно убедил себя в этой мысли, никакого иного исхода не предполагая. Вдруг он явственно осознал то, что ждет его через считанные минуты, и постыдный страх, близкий к безумию, охватил Празелавита. Княжич ни за что не собирался отдавать собственную, пусть и никчемную, бесполезную, оплетенную грехом, жизнь. Боязнь конца превратила его в самого ничтожного зверя, который ради спасения готов на любой беспредел.
И вот, почти спустившись на нижний ярус княжеского дворца, осужденный внезапно рухнул на колени и дрожащим голосом воззвал:
- Братья, одумайтесь! В нас течет одна кровь.
В ответ Скурат сквозь зубы прошипел проклятье с выражением отвращения на лице: как Празелавит, потомок правителей великой Варагии, мог пасть так низко, жалобно прося пощады, как убогий простолюдин. Отерпата кольнуло в сердце. Он закрыл глаза и, будто застигнутый поражающим ударом врасплох глубоко вдохнул. Лярва просто остановился, с искривленной усмешкой отчасти наслаждаясь беспомощностью своего кровного брата. Однако нельзя сказать, что этот поступок не заставил его дрогнуть. Невозможно же жить кровожадным волком-одиночкой, не признавая ни имени, ни родства. Но ради прежних замыслов нужно было перебороть себя, иначе смерть отца станет бесполезной.
- Мне невозможно расплачиваться одному за наш общий грех, – наивно промолвил Празелавит, пытаясь найти поддержку в глазах братьев. На лице его возникла смутная тень безумной радости. – Это жестокая ошибка. – Мощными рывками отстранив княжичей в стороны, он подполз к советникам. – Гибель отца произошла в результате заговора. Признаю, здесь есть доля моей вины, но не только; не только я приложил руку к этому злодейству. – Голос его  постоянно срывался, то переходя на шепот, то на крик, и он невольно осекался. –  Нет, вы не можете казнить наследника княжеского престола, даже Веглас не обладает таким правом. … Вот они, судите их, - дрожащим пальцем указывая на братьев, твердил Празелавит, лицо которого до неузнаваемости исказил ужас.
Мгновенно, словно из ниоткуда, из полутьмы коридора выскользнул советник. Особенный советник. Высокий, слегка суховатый мужчина уже немолодых лет (однако седина еще не тронула черных волос) с лукавым лицом: прищуренные глаза, в которых таился чуть заметный огонек, крючковатый нос, тонкие губы, сильно выдающиеся скулы. В темноте даже кожа его, казалось, имела землистый оттенок. Ничего кроме неосознанного отвращения этот советник вызывать не мог.
- Идем, - прошуршал он гадким голосом, пытаясь поднять Празелавита. Действительно, издаваемое змеиное шипение как нельзя удачно дополняло весь образ. – Не стоит предаваться отчаянью, - фальшиво продолжил он. – Все уже решено.
«Решено … Все давно решено». Эти слова проникли сквозь Празелавита, своей безысходностью и неотвратимостью заставив одуматься. Они стали заключительным ударом, последним шокирующим откровением. Мир рассыпался. Мгновенно неопределенное выражение лица сменилось на каменное властное. Княжич брезгливо оттолкнул советника и снова возглавил неспешную процессию: настолько омерзительными показались ему утешения участливого старичка. Однако страх так и не покидал залы сердца, глаза по-прежнему выдавали испуг, ноющая боль терзала душу. Одна блестящая капля все же «растворилась» на лице.
Минуты ускользали незаметно. Наконец, Празелавита вывели для оглашения приговора Вегласа на возвышавшуюся площадь около дворца. Вымощена она была из гранитных плит, изрезанных неширокими линиями-канальцами, которые наполняла вязкая жидкость бледно-золотистого цвета. Вырезанный на камне узор имел особенное значение и был придуман не случайно. Возможно, только с небесной выси открывались все причудливые изгибы Берверского знака. Три квадрата наложенные друг на друга создавали подобие звезды с двенадцатью острыми лучами, причем один из квадратов был вымощен темным гранитом, тогда как другие светло-серым. На верхней поверхности четыре круга с темными верхушками-веерами частично перекрывали друг друга, формируя в центре четыре крестообразно расположенных бледноватых лепестка, в основании сплетения которых образовывались темные лепестки поменьше. Так выглядел священный знак Варагии, Колесо Сварога, которое отражало всю суть течения времени в мире Яви.
Стоило только княжичу ступить на гранитный настил, как его обдало тонким вязким запахом, который в одночасье будто пронзил чувства, безошибочно проник в сердце. Одинокими стражниками двор окружали осыпанные белоснежными причудливыми цветками деревья алаты, которые, не желая понимать людскую скорбь, светились неуместной белизною. Только лишь тонкие шипы ожесточали ее нежность.
Празелавита ввели в центральную часть Колеса; впереди, на одном из черных лепестков поменьше встал Лярва. Обвиненному княжичу теперь все было совершенно безразлично, поэтому, заняв свое место, он так и застыл с опущенной головой и выставленными вперед руками. Ладони Лярвы сложились на рукояти меча, и в ту же самую секунду по нешироким линиям, выдолбленным в граните, побежало пламя. Вдруг на город упали громовые удары колокола, как и вчера, только теперь стальной «плач» раздавался не по душе князя, а по сыновьям-наследникам. Только тогда Лярва начал оглашать приговор.
- Высоким повелением Вегласа и трех княжичей, потомков рода Берверских правителей, отцеубийца, чье имя недостойного того, чтобы прозвучать в благословенном деревянном граде, придается покаранию, ибо содеял недопустимое злодейство и подлость, разорвав священную связь семейных уз. – Неспешный четкий голос произносил слова принятого традициями приговора. – Теперь он теряет благородный титул, переданный с кровью предков, честное имя и родительское заступничество, поэтому Веглас лишает его поручей наследника престола Великой Варагии. – Тут же перед Празелавитом появились Отерпат и Скурат, который с остервенением начали срывать единственные знаки княжеской власти. Было заметно, что отведенной ролью они тяготились, поэтому пытались скорее закончить назначенное дело, не решаясь хотя бы украдкой взглянуть в глаза брату. Отделанные металлом поручи упали на гранит с тяжелым цокотом, как железные оковы. – Великодушный Веглас дарит преступнику свое сострадание и благоволение, поэтому удерживает его от смерти и изгоняет из варагского племени навечно. Но помните, что отныне всякий, кто посмеет заговорить с отцеубийцей, возьмет на себя его тяжкий грех; всякий, кто направит свои деяния на благоденствие преступника, переймет его страшное проклятье; всякий, кто произнесет его грязное прозвание, изречет хулу; всякий, кто снизойдет до того, чтобы выслушать его злословные речения, уравняет себя с убийцей. В знак того, что сердце преступника очернено грехом, он должен быть наделен отличием Нави, клеймом Хорса, властителя Великой Ночи. – Празелавит не шелохнулся. – А затем претерпеть покаяние через унижение.
Они решили стереть его имя навсегда из истории Варагии, чтобы забыть убийство отца, как смутное воспоминание, которое стало настолько расплывчатым, что наполовину и забылось совсем. Непонятно, как княжичи собирались строить будущую жизнь, постоянно напоминая своим присутствием о страшном преступлении, исподлобья с опаской поглядывая друг на друга. И почему-то не верилось, что на следующий день место отца или Празелавита, что может и еще ужасней, не займет именно он. Во всяком случае, в жизнь «после» очень хотелось поверить.
Приготовления к погребению князя были сделаны еще ранним утром: на окраине, в Мертвых холмах выкопали глубокую землянку, соорудили «престол» для истерзанного тела, нанесли дорогих тканей, роскошных одежд, золотых браслетов и амулетов, наставили шикарные блюда, сосуды со знатным медом,  оружие, великолепной работы, в дальнем углу положили туши любимых скакунов князя. Единственное из привычных вещей, что ему не дали унести в могилу, так это поручи великого правления. Князя внесли в место его последнего пристанища, в котором царила неразличимая темнота и сильный запах сырости, усадили на скамью, покрытую дорогими коврами. Несмотря на то, что тело пытались подпереть подушками, оно все равно оставалось в неестественном и каком-то диковатом положении. Одет князь был  в вышитые блестящими нитками парадные широкополые одежды с длинными рукавами, на голове – сложно сделанный, опушенный мехом золотой венец, который сильно противоречил землистой коже лица.
Все время от центрального дворца до земляной могилы Берверскому властителю сопутствовала похоронная музыка, которая перемежающейся мелодией сначала была легким, почти неслышным мотивом, а к Мертвым холмам переросла в кричащий вой. Звукам вторили ноющие голоса княжеских жен, которые в умопомрачении рвали на себе одежду; пошатываясь из стороны в сторону, они падали наземь, били в грудь кулаками, в плаче прикладывались к пыльной дороге головами. Однако их терзаниям никто не придавал особенного значения – берверцы удивились бы другому поведению возлюбленных мертвого князя. Только одна, видная молодая женщина в праздничном бело-красном одеянии степенно шла чуть в стороне от всей толпы, смотря прямо перед собой почти немигающим взглядом. Временами она оступалась, но, не придавая этому совершенно никакого значения, снова продолжала прежний твердый шаг. Одному Сварогу было известно, что она сейчас чувствовала!
Наконец, на самых Мертвых холмах, вокруг приготовленной княжеской усыпальницы сосредоточилось бесчисленное людское море, которое местами прерывали массивные исполинские идолы. Запылали жертвенные костры – вечерние сумерки засветились огненными островками, прожигавшими темноту. К небу взвились высокие дымные столбы, ибо они должны были стать помощниками души мертвого, который начнет искать путь в царство Прави, скрываемое непроглядными облаками на Алатыре. Княжичи стояли поодаль от входа в землянку, за ними – высшие берверские чиновники. Почти у порога в могилу пылало высокое кострище, пожалуй, самое крупное из всех на Мертвых холмах, которое перенесло на стену застывшую тень от тела князя.
Наконец, Лярва поднял над собой обеими руками меч – музыка мгновенно исчезла, бабий плач оборвался, толпа умолкла. Он подошел к палящему пламени, поднял с земли жигало, которое прежде на половину скрывал огонь, и проследовал к телу князя. Это было очень важной и значимой частью обряда для любого усопшего Варагии: на лбу нажигалось клеймо Прави, ведь не всякий может быть допущен до суда Сварога, а «отпечаток» давал возможность, если не перейти к вечной блаженной жизни, то расценивался как преимущество там, в обители Белых Богов. Это было то же самое Колесо Сварога, только в центральной четырехконечной звезде правый непрожженый лепесток через центр сливался с левым. Знак Прави по традиции наносил старший из рода. Легкий дымок поднялся от лица князя, землянка наполнилась явственным запахом жженой плоти.
Только Лярва покинул мрачную усыпальницу и занял прежнее место, вместе с братьями, как возобновилось трагическое звуковое сопровождение, и в могилу стали вводить ту самую, любимую женщину властителя Варагии. Видимо, ноги ее не слушались, поэтому княжескую жену буквально тащили волоком, подхватив под руки. Она не желала погибать, не хотела приносить себя в жертву: никакими благородными и самоотверженными мотивами сердце не было обременено. Но за особенный статус по отношению к Великому князю нужно теперь заплатить. Внезапно к ее ногам с какими-то неразборчивыми мольбами бросилась другая женщина, но сопровождающие воины были беспристрастны – отбросили ее и продолжили путь. Молодая красавица оживилась только в землянке – в порыве наваждения, словно очнувшись ото сна, она воскликнула: «Не печальтесь о доле моей, сестры! Пусть я уйду вслед за возлюбленным мужем в лучшие места, в светлое царство. И попомните меня если не горестными рыданиями, то бравыми речами на знатном пиру».
Когда вход стали заваливать землей, братья, потупив взгляд, прикрыли глаза правой рукой в знак великой скорби и печали.
В то время, когда на Мертвых холмах хоронили Великого князя, Празелавит ожидал своей участи в тюремных подвалах. Боль от клейма на внешней стороне запястья никак не проходила и только усугубляла злость. Знак Нави был обратный тому, которым запечатлели мертвого князя: верхний и нижний лепесток были выжжены, так же как и центр. Теперь душа Празелавита после смерти первым делом должна отправиться в подземный мир Нави, поэтому возможность суда Сварога была маловероятной – именно этим и страшен приговор, вынесенный Вегласом и княжичами. А пока они заставят его, как последнего проходимца, бежать из Бервера, претерпевая издевательства народа. Главное, добраться до ворот. И пусть горит весь деревянный град синим пламенем – он больше не вернется сюда никогда, начнет новую жизнь вдали от этих мест, забудет прежнее родство. Несмотря ни на что, он не позволит покончить с ним, до последнего пытаясь отстоять свое право на существование.
Осуществление наказания, назначенного за отцеубийство, происходило уже довольно поздно, в начале ночи, после погребения князя. Берверцы называли это покаянием через унижение, но, проще говоря, - это было побивание камнями. Празелавита вывели на главную площадь у дворца, в самый центр Колеса Времени. Только огонь коснулся линий священного варагского знака, как княжич, что было сил, побежал. Через минуту он, миновав площадь и княжеский двор, несся по руслу городских улиц, ограниченному народом. Безумное биение сердца барабанным ударом отдавалось в висках, дрожащие ноги временами подкашивались. Со всех сторон бил внезапный свет, который будто приобрел голос и начал кричать многотысячной людской толпой. Празелавит не видел ничего кроме множества огней, выставленных из живых человеческих стен. Вдруг он почувствовал первый тяжелый удар, который чуть не сбил его с ног. Княжич пошатнулся, немного подался вперед, но все-таки удержался, и в прежнем бешенном ритме полетел дальше. Потом стало еще хуже – теперь град камней обрушивался на его и так изможденное тело, заставляя падать, кривиться от боли. Празелавит понял, что ему во что бы то ни стало нужно удерживаться на ногах, иначе, воспользовавшись беспомощностью загнанного зверя, неисчислимый дождь камней достигал заданной цели, и тогда он постоянно спрашивал себя сможет ли в этот раз подняться. Княжич страшно боялся этих падений.
Вдруг Празелавита посетили предательские мысли: а стоит ли подвергать себя таким мучениям, когда не за что бороться, когда впереди нет даже малейшего просвета. Отныне и навсегда его имя стало обозначением мерзости, самой страшной низости, поэтому никто больше не пустит отцеубийцу даже на порог. Да и за пределами Варагии, кто пожелает связываться с заклейменным преступником. Маяком надежды засияла колокольня неподалеку, которая робко выглядывала из-за бревенчатых теремов.
Но теперь, когда предают кровные братья, когда родное племя изгоняет, обрекая на позор, в княжиче не было уверенности ни в чем.